У всех народов мира мастера устного эпоса пользовались особым статусом в обществе. Они всегда выступали рупором народной этики, несли в социум идеи добра и красоты, достоинства и чести, запрета и нормы. Они формировали также комплекс представлений о мироустройстве, о времени и пространстве, о легендарном прошлом. В качестве хранителей народной мудрости за ними был закреплен широкий набор функций.
Основу целенаправленного и систематического изучения феномена осетинского сказительства заложили первые собиратели фольклора: В.И. Абаев, Б.А. Алборов, Цоцко Амбалов, Гагудз Гуриев, Губади Дзагуров, Александр Кубалов, Махарбек Туганов и др., они же стали поставщиками сведений и о личностях самих песнопевцев. Особенно весомый вклад внес в составление банка данных эпических исполнителей Губади (Григорий) Дзагуров. Судя по архивным материалам, он не ограничивался анкетой-опросником, а давал описание внешности, характерологических свойств знатока устной традиции, воспроизводил обстановку, в которой осуществлялась запись. Его рукописи стали серьезным подспорьем для написания впоследствии Т.А. Хамицаевой обширной и содержательной статьи, в которой затронуты вопросы социального и профессионального становления осетинских сказителей, овладения ими определенным репертуаром, разной степени импровизационным мастерством и пр.
Гаха Сланов
Согласно приведенной исследователем статистике, тексты осетинского нартовского эпоса зафиксированы от 333-х сказителей, сведения еще о 43-х персоналиях, в начале и середине XIX века пользовавшихся славой знаменитых песнопевцев, собраны от поколения знатоков эпоса конца XIX – начала XX века, причислявших себя к их школе. О могучем таланте учителей можно судить уже по тому, что усвоенные от них тексты признаны классикой осетинского сказительского искусства.
К числу подобных мастеров принадлежит Бибо Зугутов, известный в народе как Куырм Бибо (Слепой Бибо). В творчестве этого "Ивика Осетии" (как назвал его писатель А. Кубалов) синкретический характер дарования эпического певца проявился особенно колоритно. Исполнительское искусство его включало игру на смычковых инструментах, речитативное пение, элементы сценического действа (куклы), вентрологию; плюс невероятную харизму и энергетику представления, сочетание в репертуаре возвышенного и низкого ("отпускал... непристойные остроты", при этом "улыбался, как сатир").
Татаркан Туганов
Адыгский просветитель Хан-Гирей свидетельствовал, что каждый князь, пользовавшийся уважением своих подвластных, имел при себе джегуако, содержал их в довольстве и щедро одаривал. Осетинским кадагганаг’ам огромный авторитет в народе, равно как и благосклонность знати, богатства, увы, не прибавляли. Примечательна в этом плане история о том, как Бибо Зугутов был приглашен на кувд генерала Магомета Дударова в с. Хумалаг. Придя в восторг от искусства слепого певца, генерал посулил ему коня, но с очень некорректным условием: если только Бибо без вожатого сможет найти дорогу домой, в с. Батакоюрт – для незрячего это маршрут неблизкий и трудный. "Бибо взял посох и пошел, но под самым Батакоюртом ошибочно свернул на Большую ачалуковскую дорогу и ночью остался в степи. Генерал устыдился своей жестокости и все же подарил ему коня" (НА СОИГСИ, ф. 16, оп. 1, д.72.). С этих пор на свадьбы, пиршества и иные события народной жизни Куырм Бибо приезжал на коне, запряженном в телегу с крытым верхом. Но истинное богатство его, как и других его собратьев по сказительскому цеху, – дар иного порядка, высшей божественной инстанции. Об этом строки из известной поэмы "Афхардты Хасана" А. Кубалова:
О слепец великий!
О могучий старец!
Дали тебе боги власяные струны,
Дали дух высокий,
Дали власть над словом...
Дзарах Саулаев
Быть равным дару богов – занятие многотрудное. Особое положение эпических певцов, как мне кажется, есть результат осознания ими этой гиперответственности. Потому они и становились, говоря современным языком, обладателями многофункциональных компетентностей. Сказители обладали даром прорицательства, навыками знахарства, врачевания. В осетинской традиции они часто выступали и в роли судей ("тæрхоны лæг") – посредников при решении вопросов наследства, примирении кровников и пр. В XIX–ХХ вв. в числе таких авторитетных мужей известны Сабе Медоев (р. 1822), Кубади Уадаев (р. 1842), Теба Андиев (р. 1860), Дрис Таутиев (р. 1893) и многие другие. Последний был делегирован на Международный конгресс лингвистов-востоковедов, проходивший в 1960 г. в Москве. Рассказывают, что исполнение им под собственный аккомпанемент на скрипке (хъисын фандыр) сказания "Нарт Урузмаг и одноглазый великан" вызвало бурю оваций.
Сабе Медоев
Еще одна грань личности народных певцов связана со сферой идеологической жизни общества. Любовь к родине, утверждение социальной справедливости являлись не только приоритетными мотивами их творчества, но и нормой личной жизни. Не удивительно, что во время крестьянских волнений осетинские рапсоды выбирали правду той прослойки общества, к которой принадлежали по происхождению, а не тех, от кого зависело их на данный момент благополучие. Подобные обстоятельства отражает, например, эпическая песня "О восстании “черного” дигорского народа" (1781 г.). В истории сказительства зафиксированы также случаи, когда его адепты демонстрировали верность указанным принципам не только словом, но и делом. Известно, например, что Кубади Уадаев из Горной Дигории в 1893 году был заключен в тюрьму на месяц – "за произведенный бунт против местной власти" [ЦГА РСО-А, ф.12, д. 357]. "Бунт" заключался в подаче им прошения властям об отмене права назначать жалованье старшинам за счет крестьян. Народные песнопевцы принимали участие даже в событиях начала ХХ века и гражданской войне на Северном Кавказе. Так, например, Дабег Гатуев (р. 1854) и Дзеге Бесати с оружием в руках боролись за установление советской власти на Тереке; Дзабол Дедегкаев (р. 1885) был в числе тех, кто в 1905 году вырубал лес дигорских баделят Тугановых.
Рамон Дзусов
Сказители – уникальные люди, их искусство – это не только особая школа мысли и слова, но и, в некотором роде, энциклопедия жизневедения. И очень кстати в связи с этим вспомнить еще об одной роли народных мудрецов, связанной с осуществлением межэтнического и межнационального диалога, обменом ценностями духовной культуры. Имена знаменитых певцов были известны далеко за пределами родного края. Путешествуя и познавая языки приграничных народов, они становились распространителями и пропагандистами как осетинкого фольклорного наследия у соседей, так и инородного – на своей земле. Прототипом хетагуровского Кубады вполне могли быть много странствовавший по Кабарде и Осетии слепой музыкант-самоучка Маза Будтуев (р.≈1867) или "старчески мудро уравновешенный" Кубади Уадаев, в скитаниях в годы юности изучивший балкарский и грузинский языки. Или же Рамон Дзусов (р. 1845) из с. Нижней Санибы, которого, по рекомендации Гаппо Баева, приглашали к Вс. Миллеру в Тифлис; и тот, по достоинству оценив искусство мастера, якобы подарил ему 400 рублей со словами: "Этот человек знает историю Осетии за 7 столетий до нашей эры" (НА СОИГСИ, ф. 19, оп. 1, д.110, л. 58). Сказитель Кудза Джусоев (р. 1853), проживая в пограничном с грузинами районе, хорошо знал язык соседей, но при этом исполнение кадагов на чужом языке считал табуированным занятием. Татаркан Туганов (р. 1850), принадлежавший к феодальной верхушке (баделята), отлично говорил на кабардинском – родном языке своей матери. Самостоятельно освоил русский язык и грамоту Иналдыко Каллагов (р. ≈1854). Его творчество может быть свидетельством тому, что эпическое слово – основной, но не единственный инструментарий осетинского кадæггæнæг’а. От него записано 20 нартовских сказаний, но в такой же мере он показал себя знатоком исторических песен, преданий и даже автором текстов и музыки к ним. Это преимущественно историко-героические песни – посмертные панегирики, создаваемые обычно по заказу родственников погибшего. Есть у него также сатирические песни на злобу дня с конкретным адресатом, стихотворно-песенные импровизации шутливо-иронической направленности и пр. (Надо заметить, что если в репертуаре народного певца отсутствуют эпические сказания, кадæггæнæг’ом его уже не назовут. Для подобного случая у нас существует более дробная и специфицированная номинация: аргъаугæнæг ‘сказочник’, зарæггæнæг ‘певец’, таурæгъгæнæг ‘рассказчик исторических преданий и легенд’.) Иналдыко Каллагов – личность весьма примечательная. В 1888 году в составе 30-ти осетинских наездников он был делегирован на Всемирную этнографическую выставку в Париже, где с ним и еще шестью его товарищами заключили контракт, и в течение года осетинские джигиты выступали на манеже столичного цирка. А поскольку Каллагов был не только отличным наездником и танцором (с 11-ти лет на коне, участвовал в 39-ти скачках, в которых, как правило, брал первые призы), но и замечательным сказителем и песнопевцем, то благодаря ему осетинские напевы звучали и в Париже. Как дар за искусную игру Иналдыко привез оттуда две скрипки, одна из которых – на основе надписи: "Antonius Stradivarius Faciebat anno 1748" – считалась работы Страдивари. (Поскольку знаменитый мастер умер в 1737 году, дата изготовления инструмента маркирует его подделку – вероятно, искусную.)
Иналдыко Каллагов
Найдется еще немало свидетельств тому, как осетинские кадагганаги, волею судьбы оказавшись на чужбине, заставляли мир дивиться эпической традиции своего народа. Так, в поисках лучшей жизни странствовал по Южной Америке (Аргентина, Чили, Перу) и не забывал сказаний предков Дзабол (Дзанболат) Дедегкаев (р. 1885). Без образования, не имея какой-либо специальности, он в скором времени открыл свое небольшое дело, испанской разговорной речью овладел настолько, что обходился без переводчика. Но сказитель вне отечества – nonsense, и потому в 1911 году, оставив успешный бизнес, Дедегкаев возвратился в родную Дигорию.
Дрис Таутиев
Осетинские рапсоды – носители эпической памяти, уходящей корнями к истокам освоения мира, когда пиетет к слову, вера в его силу и магию были непреложны. Исполнение кадагов для них – особый вид священнодействия, поскольку эпические поэмы, при всей их содержательности и красоте звучания, – не просто образцы устно-поэтического творчества, а отшлифованная веками уникальная форма передачи сакрального знания. Объектом почитания и поклонения эти люди становились изначально – в силу восприятия их как магических посредников между небом и землей, – как класса избранных, в чьей подаче эпическое слово обретало материальное воплощение.
И вместе с тем они были патриотами родного края, гарантами соблюдения нравственных норм своего времени, проповедниками социальной справедливости, добрососедских отношений, т. е. обладателями эталонного в национальном характере. Можно сделать вывод, что специфика эпического сказительства заключается именно в мощной и действенной силе воспитания, распространяемой на все уровни и звенья социальной иерархии.
Маза Будтуев
АВТОР: ИЗЕТА МАМИЕВА, СТАРШИЙ НАУЧНЫЙ СОТРУДНИК ОТДЕЛА ФОЛЬКЛОРА И ЛИТЕРАТУРЫ СОИГСИ